Дорога уходит в даль... - Страница 75

Девочки дружно смеются. Я не смеюсь. Я-то ведь хорошо знаю, как это бывает, когда от волнения говоришь не то, что хочешь!

— Нехорошо, медам! — укоряет их Ирина Андреевна. Она волнуется, лицо у нее пошло пятнами. — Нехорошо смеяться! Шабанова просто оговорилась, это со всяким может случиться… Читайте сначала, Шабанова! Читайте спокойно, не волнуйтесь…

Но не тут-то было! Бедная Рита — она ведь проваливается и знает, что проваливается! — волнуется и от волнения без конца повторяет все ту же обмолвку:

— Чиза жахлопнула злодейка-западня…

На этом ответ Риты кончается. Мне ее ужасно жалко — ведь ее не примут! Когда ей говорят: «Ну, садитесь, Шабанова», — я делаю ей приглашающий жест: сядь, мол, рядом со мной, на свободное место. Но Рита молниеносно быстро показывает мне язык и садится на свое прежнее место. Можно подумать, что не она провалилась и я ее за это жалею, а я провалилась и она меня за это презирает!

А меня все не спрашивают. Я уже очень устала сидеть смирно и вслушиваться в чужие ответы. У меня самой в голове начинают путаться все «образы действий» и дополнения, стихи, басни и прозаические отрывки… На какую-то секунду мне вдруг страшно хочется спать. Я с ужасом думаю: как же я буду отвечать, если я так раскисла?

Ирина Андреевна объявляет нам, что сейчас будет перемена, — можно выйти в коридор. А потом всем уже спрошенным девочкам — перейти в соседний класс, там они будут писать диктовку, а потом — экзаменоваться по арифметике. А те девочки, которых еще не проэкзаменовали по русскому языку, пусть возвращаются после перемены сюда, в этот класс: их будут экзаменовать тут.

Со всех ног бегу к маме — пусть не волнуется, меня еще не экзаменовали. И пусть будет спокойна: экзаменуют очень, очень легко!

— Ну, не так уж легко! — вздыхает Серафима Павловна (они с мамой сидят в вестибюле рядышком). — Риточку мою просто ужас как строго спрашивали!

Я молчу. Я ведь слышала, как экзаменовали Риту и как она отвечала. Просто вчуже было неловко.

Звонок снова зовет нас наверх. С той необыкновенной легкостью, с какой дети привыкают к новому месту, к новой обстановке, я уже чувствую себя в институте как дома. Поднимаюсь легко, бегом вверх по лестнице, сделанной словно из чугунного кружева, — а в первый раз я шла по ней со страхом! — мне нравятся широкие, залитые солнцем сводчатые коридоры, глубокие ниши с окнами, замазанными до половины белой краской.

Неэкзаменованных девочек вместе со мной всего семь человек. И все они — еврейки: Фейгель, Гуз, Айзенштейн и другие.

Начинается экзамен, и я просто ушам не верю. То же чтение вслух, но не коротеньких рассказиков из хрестоматии, а больших, сложных литературных отрывков. Самые разнообразные вопросы по содержанию прочитанного. Разбор не только по частям предложения, но и по частям речи. И еще, и еще, и еще.

В отрывке, который читает первая из экзаменуемых девочек, Айзенштейн, встречаются слова: «побывал во всех частях света». Учительница спрашивает:

— А сколько частей света вы знаете?

Айзенштейн отвечает:

— Пьять…

Ирина Андреевна иронически переглядывается с другой учительницей. Но третья из них пожилая, с желтым лицом, на котором очень ярко выделяются умные глаза, такие горячие, что, кажется, тронь — руку обожжешь, без всякой насмешки поправляет Айзенштейн:

— Надо говорить не «пьять», а пять…

Меня экзаменуют последней. Мне дают читать кусочек монолога Чацкого из «Горе от ума».

Французик из Бордо, надсаживая грудь,
Собрал вокруг себя род веча…

Я очень люблю «Горе от ума» — мы это читали с мамой — мне приятно встретить знакомые стихи. Я читаю их с удовольствием. Хорошенькая Ирина Андреевна (учительница Риты и Зои) слушает меня со скучающе-безразличной миной. Но учительница с желтым лицом и горячими глазами (ее зовут Анна Дмитриевна) смотрит на меня и одобрительно кивает головой. «Так, так… хорошо».

Потом меня спрашивают, что такое «французик», что такое «Бордо» и какие еще города я знаю во Франции. Я знаю их много — от Поля! — и перечисляю. Что значит «надсаживая грудь»? Что такое «вече»?.. С разбором я тоже справилась вполне прилично.

Не буду рассказывать о дальнейшем ходе экзаменов. Скажу только одно: как выяснилось потом, мы писали не ту диктовку, что все остальные девочки, и решали не те задачи, что они, а гораздо более трудные. Все шесть девочек, которые экзаменовались вместе со мной, отвечали, казалось мне, хорошо. Во всяком случае, ни одна из них не плела такой чепухи, как Рита Шабанова. У меня было впечатление, что все эти шесть девочек отвечали лучше, чем я, в особенности по арифметике.

Экзамен кончился, нам велят идти домой: списки принятых будут вывешены завтра.

На одну минуту мы — все семь девочек — останавливаемся на верхней площадке лестницы. Смотрим друг на друга.

— Не примут нас… — чуть слышно, почти шепчет Фейгель, тоненькая девочка с громадными грустными глазами.

— Почему не примут?

Фейгель устало улыбается и крепко жмет мне руку. Все мы прощаемся друг с другом и бежим вниз — к мамам. Бедные мамы — изволновались, измучились…

Первое, что мне бросается в глаза в вестибюле, — это Рита Шабанова, заливающаяся слезами на коленях у Серафимы Павловны. От рева, от икающих всхлипываний у Риты пошла кровь носом. Мама и перепуганная Серафима Павловна, запрокинув Рите голову, прикладывают ей к переносице платки, смоченные в холодной воде.

А Рита ревет в голос!

— Риточка, солнышко мое, да не убивайся ты так! Ведь неизвестно еще… Примут тебя, примут, рыбуленька моя… Поверь мне, уж я знаю!